Сергей Согласов. Penetrable mystery

Семьдесят лет отделяет наше поколение от тяжелых и жестоких лет Великой Отечественной войны. Едва ли сыщется во всей великой России семья, членов которой не опалило пламенем лишений и смерти. Не миновала эта участь и моих родных, правда, судьба оказалась добра к моему деду, и он вместе с тысячами других победителей вернулся в нашу деревню.

Дед мой, Казимиров Вячеслав Павлович с первых дней войны призван в ряды Советской армии. Не имея никакого военного образования, зачислен он был рядовым в пехотный полк. В своих первых письмах он часто горько усмехался, что «война и бухгалтера в окоп загонит». По меркам нашей деревни дед был очень образованным человеком, имея за плечами семилетку и счетоводные курсы при техникуме, он много лет до войны трудился счетоводом. А оказавшись на фронте, пунктуально и скрупулезно писал бабушке письма с любого участка фронта, благо в отступлении первых месяцев войны их часть изрядно покидали с участка на участок, закрывая образовавшиеся бреши и ликвидируя прорывы фронта противником. Четыре года ждала его бабушка, четыре года росла почка полевых треугольничков в серванте среди ее фарфоровых чашек, и даже когда дед вернулся с фронта, изможденный, быстро утомляющийся от ранений, но счастливый, бабушка не разрешала маме без проса трогать эти письма. Хранила их, часто перекладывала и украдкой плакала. «Они — моя память», — часто говорила она. Уже много позже, когда я читал эти пожелтевшие листки, я поражался и ужасался тому, что пришлось пережить моему деду. Сухо, но обстоятельно описывал он немудреный солдатский быт: ярость атак и короткий покой привалов. Вернувшись, он неохотно говорил о войне, да и мы сильно не настаивали, видели, что он, как и прочие ветераны, заплатил слишком высокую цену за победу и наше спокойствие. Иногда его приглашали выступить с речью в школе или на каком-нибудь празднике, но и тогда он говорил мало и неохотно. «Я рад, что все позади», — повторял он. Я тогда был совсем маленьким, и его нечастый рассказы воспринимал как сказку, в которой мой дедушка, как бесстрашный рыцарь в сияющих латах, отважно сражался с непонятным и страшным чудовищем. Впрочем, дед и не старался донести до меня правду, скорее просто прокручивал в голове события и факты, попутно укладывая меня спать. К своему стыду я многое забыл из того, что он мне рассказывал, настолько от меня были далеки «артподготовки и эшелонирование». Наверное, так и забыл бы я все, что принес дед с фронта и передал засыпающему в обнимку с медведем мне, но жизнь закинула меня в Вологду, и там, на старых улицах для меня стали оживать, всплывающие из омута памяти дедовы рассказы.

Началось с того, что прогуливаясь по набережной, я начал читать бронзовые мемориальные плиты на старинных некогда купеческих особняках. Времени и любопытства у меня тогда было много, вот и стоял по полчаса у каждого здания, рассматривая окна, арки, кованые ворота. В один из таких моментов, я внезапно понял, что уже знаю этот дом. Нет, я его никогда не видел, никогда не входил в него, но вдруг я понял, что мне знакома планировка и история этого дома. Он стал материальной иллюстрацией к дедовым рассказам. Осязаемый красный выщербленный временем кирпич, немой свидетель тех лет. С той поры я стал чаще бывать на набережной, тщательнее приглядываясь к спрятавшимся за заборами особнякам. узнавая из, как старых знакомых. А в голове снова звучал тихий и немного хриплый голос деда, ведущий меня в этой любопытной экскурсии.

«Перебросили нашу изрядно поредевшую бригаду под Вологду. Направление опасное, как никак стратегический город. Фронт недалеко, немец уже к 42му году похваляется взять город. На улицах ни одного слоняющегося человека, окна крест-накрест заклеены полосками из газет. По ночам город погружается во мрак. ни одного лучика из-под плотных штор и занавесок. Поставили нас на прикрытие зенитного орудия, стоявшего аккурат около перекрестка набережной и улицы Горького, во дворе Скулябинского особняка. Небольшая передышка после длинного отступления и боев. сядешь на колесо пушки, свернешь самокрутку и смотришь вверх, в серое небо, куда упирается длинный ствол зенитки. Сидел я так однажды, да и заснул. Просыпаюсь — нет никого, огляделся — недалеко, напротив Сретенской церкви в дом купца Колесникова таскают солдатики ящики с полуторок. Небольшие такие ящики, поменьше тех, в которых снаряды подтаскивают, а ребята согнулись так, будто тяжесть большую несут. Минируют что ли? Не похоже, да и на военные ящики тоже не похоже: те зеленые, а эти скорее сундучки, серые, будто металлом обитые. Вскочил я, подбежал, да и пристроился к ящикам, ухватился, а он как прирос к кузову полуторки — не поднять. Поднатужились с приятелем — потащили. До дверей, в просторный холл, направо и в подвал. Семь крутых ступеней и тускло освещенная одинокой лампочкой комната. Ставь! Спрашиваю, что это мы таскаем, все молчат, плечами пожимают. «Не спрашивай, — советуют, — не наше дело. Видишь, какие чины тут», — и кивают на двух людей, стоящих чуть в стороне и внимательно следящих за разгрузкой. «Этот, в шляпе, Комаров, секретарь Вологодского обкома ВКП(б), кивают мне на одного, — а второй Абрамов, председатель областного Совета депутатов трудящихся». Известные имена, насовсем отрубают желание совать нос в ящики. тем более, что за болтовней их становится все меньше и меньше. Вернулись к пушке, а не выходят эти ящики. да дом этот у меня из головы. Все прикидываю, что это такое мы таскали. Всю ночь промаялся, под утро уснул. А потом не до того стало. Военное время быстро летит, вот уже и на запад покатился фронт. Вошли мы в освобожденную Варшаву, отбили у немцев замок старинный, а там у них штаб: бумаг — документов куча. Пока собирали, нашарили в подвалах ящики, вскрыли, а там золото. Рядами слитки лежат, поблескивают. Схватили мы ящик наверх тащить, насилу оторвали. А через руки вспомнились те, вологодские, ящики. Золото в них было, вот оно что. От осознания, какие деньжищи в руках держал, немного закружилась голова. Ну, все правильно, таскали-то в Колесниковский дом, а напротив что, вечно затапливаемая Сретенская церковь. Да только наверняка есть из подвала особняка в церковь ход подземный, ну не просто, же так туда золото снесли. Умно! Половина Сретенского подвала водой затоплено, взял бы фашист Вологду, водолазами по реке скрытно можно было вывезти золото из города«.

Весной 45го вернулся дед домой, да нет-нет, а задумается да и вздохнет глубоко, пробормочет что-то вроде «А подвальчик-то забетонировали», ерунда какая-то, думал я, а тут понял. Возвращался дед в Вологду, догадку проверить хотел. Зашел и я, благо журналистское удостоверение многие двери открывает. Так и есть, лестница в подвал есть, а вместо описанной дедом большой комнаты — крохотный уголок и непроницаемая бетонная стена. С глаз долой, из сердца вон, и концы в бетон.

Командировка закончилась, уезжал я с полной флешкой отснятого материала, двенадцатью интервью и неразрешенной загадкой бетонной стенки. Кого ждут ящики советского золота и ждут ли еще?

Весь список работ